"Под каждой крышей скрывается своя история, подумала матушка. Об историях она знала все. Но там, под крышами, в маленьких комнатках, развивались истории совсем другого сорта, незначительные и тайные, которые нигде никогда не будут рассказаны.
В них повествовалось о временах, когда медицина бессильна, а головология бесполезна, когда разум — это шквал боли в человеческом теле, которое стало врагом самому себе. О временах, когда люди попадают в плен собственной плоти и когда нет другого выхода, кроме как отпустить их. И даже не нужно прибегать к помощи той же подушки или как бы случайно путать лекарства. Нет необходимости выталкивать их из мира, нужно просто сделать так, чтобы мир перестал их удерживать. Протяни руку и... укажи путь.
И никакие слова тут не требуются. Порой на лицах родственников видишь просьбу, которая никогда не будет выражена вслух, а иногда люди говорят: «Ему можно хоть чем-то помочь?», и эта фраза является своего рода кодовой. Но если спросить напрямую, на лицах сразу возникает потрясенное выражение: мол, как такое возможно подумать, мы же совсем не то имели в виду, хотели, типа, подушечку под спину подложить.
Любая повитуха, которую хоть однажды вызывали в. далекий домик в кровавую ночь, знавала все эти маленькие тайны...
Которые никогда нигде не будут поведаны..."

"Carpe Jugulum. Хватай за горло!"

Зачем я это читаю? За-чем? Испугаться ещё сильнее? Взглянуть в лицо страху? Ха!
Посуду перемыла. Убралась. Договорилась насчёт работы на завтра. Вырубила телефон.
Читать не получается. Говорить тоже. В горле стоит комок проглоченных рыданий.
Это хуже, чем тогда. Тогда хотя бы болела я.

В больнице под скамейкой рядом с раздевалкой нашли котёнка, крошечного, чёрненького, пищавшего так жалобно и громко, что его наверняка было слышно в целом крыле.
—Ой, какой маленький — с детскую ладошку!
—Возьмите его себе!
—Что вы! У меня самой дома кот!..
—Нет, вы только посмотрите, как кошечка носится за ним. Видите, даже кошки защищают свои чада, не то, что нынешние мамаши... — процедила сквозь зубы женщина с зачёсанными в тугой пучок бордовыми волосами. Осуждающие морщинки вокруг губ стали еще глубже, а сидевшая на корточках рядом с котёнком девушка в медсестринском халате втянула голову в плечи.
— Снежанночка! Чего тут у тебя такое? — провизжал еще один голос, как ножом обрезавший нестройный гомон, и толпа разомкнулась, пропуская женщину, с ушей которой свисали тяжелые золотые серьги.
— Это, — она ткнула длинным фиолетовым ногтем в котёнка, который устроился в ладошках девушки, — в нашей больнице! Ах ты, господи... Что скажет Виктор Иваныч? — она покачала головой. — Снежанночка! — девушка вздрогнула и посмотрела на начальницу большими испуганными глазами. Кошка, мурча, тёрлась о ее ноги. — Выкини отсюда это... — она замолчала, будто пытаясь найти подходящее слово, — это!
Толпа загудела, как рассерженный улей. Снежанна жалобно посмотрела на начальницу.
Ярко подведенные карандашом губы искривились, но через секунду ее лицо разгладилось.
—Иди-ка, купи колбаски и молочка в буфете, — властно приказала она, махнув пухлой рукой в сторону столовой. — И бери побольше, шоб мамаша всё не сожрала.
«Снежанночка» встрепенулась точь-в-точь как какой-нибудь птенец и, осторожно опустив котёнка на пол, прижимая тонкие руки к сердцу, побежала в буфет. Кто-то протянул пятьдесят рублей.
—Спасибо, — пробормотала девушка.
Женщина усмехнулась. А потом снежной лавиной обрушилась на толпу.
—Ну, чего стали? Делов что ли нет? Болящие — к специалистам, здоровые — по домам! Неча тут толпиться, не цирк!
Толпа заворчала что-то о врачах, больницах и системе российского здравоохранения, но всё-таки распалась на людей, неохотно разбредшихся к окошкам регистратуры, к лестницам или выходу.
Женщина удовлетворённо крякнула, нагнулась и, схватив котёнка за загривок, понесла к выходу. Держала она его на расстоянии вытянутой руки, брезгливо морщась и сшибая всех на пути исходившей от нее враждебностью в мегаваттном диапазоне. Кошка бежала за ней, что-то надрывно мяуча.
Шлёпнув котёнка в кучу коробок, сваленных у мусорного контейнера, женщина что-то пробормотала, широкими движениями вытерев ладони о халат, и победным маршем зашагала обратно.
«Снежанночка» растерянно стояла у скамейки, сжимая в руках бутылочку с молоком и завернутый в целлофановый пакет кусок докторской колбасы.
—А где... - начала она, завидев начальницу.
—Был да сплыл!— оскалившись, та развела руками и протаранила себе дорогу к одному из окошек регистратуры, хотя правильнее будет сказать, люди сами спешили убраться с ее пути. Таких женщин трудно не заметить. — Галочка, слушай, чаво расскажу... знаешь, что устроила эта новенькая?..
Стиснув зубы, Снежанна посмотрела на колбасу и молоко и медленно зашагала к себе в кабинет. Плечи девушки едва заметно подрагивали.

***

—Снежанночка! Я уйду пораньше, всё равно никого на приём нет, — начальница просунула руку в рукав шубы. Коридор был забит больными аж до самой лестницы. — Всё, дорогая, до завтра!
Выключился свет, и хлопнула дверь. Снежанна даже не вздрогнула. Она уже привыкла к тому, как её начальница показывала, на каком месте в ее иерархии находилась Снежанна. Наверное, на последнем. А может, вообще вне иерархии?..
Она подошла к окну, грея озябшие пальцы о батарею. Снаружи мело, снег залепливал людям глаза, будто ветер, наконец, нашёл с кем поиграть в снежки. Хотела бы она выйти сейчас на улицу. Но ее ждали люди.
Часы неустанно тикали, разделяя время на прошлое и настоящее. Девушка глубоко вздохнула и, присев на корточки, пододвинула к себе коробку с двумя шерстяными клубками. Один, что поменьше, вдруг зевнул, показав розовый язычок, и сощурился на неё внимательными зелеными глазами.
—Мр-мяу? — спросил клубочек.
Снежанна улыбнулась.

Оно прошло. Остыло, обветшало и рассыпалось ворохом беспорядочных воспоминаний.
Теперь я ничего не чувствую, встречаясь с этим человеком и, о боги, это счастье — счастье знать, что он мне не нужен, знать, что это не просто задавленное чувство, а безразличие, спокойное и уверенное. Ничто внутри не отзывается ни на голос, ни на улыбку.
Это чертовски приятно.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Она — мать с шестилетним ребенком на руках. Ей не удалось выйти замуж за отца своего ребенка, возможно, потому что была слишком легкомысленной в свои семнадцать, когда он служил в армии, или виноваты его друзья. Он избил ее, когда увидел со случайным мужчиной, и она ушла с дочкой. Но ее малютке нужен папа. Она окунулась в поиск. Мужской парфюм, смятые простыни, звонки, пьяные ночи с приторно-сладким запахом ее духов. Но она не только мать-одиночка, но и дочь пьяницы и старой женщины на инвалидности. Она люто ненавидит свою мать за то, что та не заставляла ее сидеть за уроками до трех ночи, за все свои неудачи, за то, что когда он еще не ушел в армию, та не настояла на свадьбе. Она напивается и тогда позволяет себе ненавидеть и дочь. Она отправляет ее по воскресениям в религиозную секту. Она говорит, что слишком устает после работы, чтобы заниматься с ней математикой или чтением. Но ночью ее снова нет дома. Она зарабатывает их с дочкой счастье, собирая его в дрожащие ладошки по капельке из собственных жертв, мечтаний и молитв. Она ушла из дома и в новогоднюю ночь, оставив дочь наедине с наряженной елкой, конфетами, фруктами и что-то бормочущим телевизором. А сама помчалась в свою сияющую сказку с улыбкой на губах и надеждой. Кажется, она нашла мужа и папу для своей дочери. Но опять все не слава богу. Его родители оказались против их отношений, а он очень любит своих маму и папу. Он прислал ей смс с последним «Прости». Слабак. А она выла, как раненый зверь, оглушенный болью и собственным бессилием, снова и снова набирала номер его телефона, что-то шептала, просила, умоляла. Но ее сказочный мир рухнул и, оказалось, что он снова был сделан из старой колоды истрепанных по краям карт и глупых грёз.
Но она попробует начать всё заново — заново строить этот глупый замок Грёз.

Надеюсь, всё изменится.

Maybe Tomorrow Is a Better Day

Живу этими словами.
Трансфигурирую из совы в жаворонка, минуя промежуточную стадию сна.
Блуждаю по улицам и переулкам кошмаров. Знакомлюсь со своими страхами.
Ношу в сумке молитвы.
Задолбываюсь считать дамокловы мечи.
Не боюсь онкологов.
Готовлюсь к весне и лету.
Жду осень.

Если друг бросит в беде, мы сокрушаемся, мол, вот он предал меня, он не был по-настоящему моим другом ни дня из нашей n-летней дружбы, клепаем душераздирающие стихи о лжи, посыпая голову пеплом, клянём слепоту, не позволившую разглядеть за когда-то дорогим персонажем подлую корыстную душонку. Словом, всячески отбиваем ни в чём неповинные конечности о метафорические стенки и батареи. Наверное, здорово иметь что-то несокрушимое, которое остаётся правдой в любое время года, и так больно, когда мы теряем то, что считали вечным.
Но и у правды есть часики. И песок ссыплется тоненькой струйкой веры, страхов, сомнений, истончаясь до минут и секунд и, наконец, исчезая.
Нужно учиться ценить то, что у нас есть, в том числе и правду, которая живёт отнюдь не так долго, как нам хочется верить.

П.С.

1 место по олимпиаде по немецкому. Не знаю, но не думала, что я буду огорчена этим фактом. Может, даже не огорчена, но это меня явно не обрадовало, наоборот, хреновое какое-то ощущение. Ну, 1, и что? Хоть стописятое, ей-бо...
Мне б разгрести остальные проблемы.

I confess
I’m bad at this thing happiness

Я не идиотка, чтоб восхваляться этим странным и довольно популярным "все люди, как люди, а у меня всё через жопу". Или, рассказывая какую-нибудь дебильную историю прибавлять в конце "так умею только я". Нет. Я доросла до следующей степени идиотизма...
И мизантропии тоже.

Вторую неделю мне снятся кошмары. Не каждую ночь, но ощущение от этого ещё хреновее. Стоит мне проснуться, и я уже не помню, что мне снилось — лишь в общих чертах.
И дело даже не в том, что типа я потом весь день чувствую себя уставшей, вовсе нет — ничего такого... но первые пять минут — эт просто кошмар. Как продолжение. Только хуже.(((

П.С. Отвлекаюсь Пингвинами из Мадагаскара. Целый сезон на инглише — вот настоящая релаксация.)
И если уж решила закончить о хорошем:
Паломничество Чайлда Гарольда
Гордость и предубеждение
Айвенго
И наконец-таки сделала справку ЛФК. *вздох облегчения*