Мне всегда хотелось узнать, о чем он думает, чем дышит и живет. Но никакие вопросы не могли утолить моё любопытство. Ни то, что он любит слушать, ни то, что читает, не говорили мне в полной мере о том, какой он и, тем более, о том, что так меня в нем привлекает. Казалось, что все, что я узнаю о нем — это лишь малая часть того, чего я не знаю, даже ничтожная по сравнению с тем, что таится в его душе, несмотря на мою природную наблюдательность и все попытки обнаружить скрытое от меня. Казалось, глаза были даны ему не для того, чтобы быть зеркалом его мыслей, но для того, чтобы читать мысли других людей. Иногда его чересчур внимательный взгляд его сбивал меня с толку, заставлял исподтишка проверять, не размазалась ли тушь, не угораздило ли меня надеть футболку изнанкой, отчего я выгляжу нелепо или смешно. Однажды ночью, когда мне не спалось, он представился мне ярким, но призрачным огоньком, пляшущим за окном. Его не видно, очертания размыты из-за тюлевой занавески, но стоит лишь моргнуть или протянуть руку, чтобы резким движением отдернуть завесу и, наконец, разглядеть его получше, как видение исчезает. И мгла поглощает этот огонек, оставляя лишь непроглядную ночь и меня, разочарованную и досадующую, ибо терпение никогда не было одним из моих сильных качеств. Только мне начинало казаться, что я знаю хотя бы его привычки, что могу предугадать некоторые поступки, как тут же я убеждалась в обратном. Я ждала, когда огонек перестанет прятаться от меня, когда, возможно, я пойму, какой он — греющий или обжигающий и что мне надо делать — идти к нему или бежать без оглядки...

Перечитывая написанное, понимаю, что мой язык убог, а сама я склонна к сантиментам, раз смогла расписать самые обычные вещи такими словами. А поскольку я терпеть не люблю подобное, на этом и закончу, так и не придя ни к какому решению.